Summary

Anna Karenina. Part 1. Chapter 17.

There is a change of scenery in the 17^th chapter we’re now at the railway station in Moscow.

And here we see Vronsky and Oblonsky who came to the station to meet – Vronsky his mother and Oblonsky – his sister Anna Karenina.

Two mates start chatting. Oblonsky mentions his famous brother-in-law and Vronsky says that he has not met him but knows him by reputation that Karenin is known for being very clever, learned and religious, and regarding his sister Anna though he doesn’t tell it to Oblonsky – the name Karenina evoked in his memory something boring and stiff.

Oblonsky also asks if Vronsky met Levin at the Shtcherbatskys’ the other evening and they talk about Levin a little bit, and then Oblonsky hints that the reason Levin went to the Shtcherbatskys’ that evening was to ask Kitty to marry him. And at the end he guessed that if Levin looked “angry” that evening probably because it didn’t go very well. And Vronsky rather very snobbishly I think notices that Kitty could do better, meaning that Levin is not a good match for her. Vronsky felt flattered and excited to find out that Kitty rejected Levin, no doubt he thought it was because of him – he was delighted and felt himself a conqueror – he defeated a rival.

At the end of the chapter there are a couple of sentences about Vronsky what he thinks about his mother – not much to tell the truth. He doesn’t love her and he doesn’t respect her though in accordance with his upbringing and the ideas of the set in which he lived he treated her respectfully.

 

Л. Н. Толстой "Анна Каренина". Часть 1. Глава 17.

   На другой день, в 11 часов утра, Вронский выехал на станцию Петербургской железной дороги встречать мать, и первое лицо, попавшееся ему на ступеньках большой лестницы, был Облонский, ожидавший с этим же поездом сестру.

   – А! Ваше сиятельство! – крикнул Облонский. – Ты за кем?

   – Я за матушкой, – улыбаясь, как и все, кто встречался с Облонским, отвечал Вронский, пожимая ему руку, и вместе с ним взошел на лестницу. – Она нынче должна быть из Петербурга.

   – А я тебя ждал до двух часов. Куда же поехал от Щербацких?

   – Домой, – отвечал Вронский. – Признаться, мне так было приятно вчера после Щербацких, что никуда не хотелось.

   – Узнаю коней ретивых по каким-то их таврам, юношей влюбленных узнаю по их глазам, – продекламировал Степан Аркадьич точно так же, как прежде Левину.

   Вронский улыбнулся с таким видом, что он не отрекается от этого, но тотчас же переменил разговор.

   – А ты кого встречаешь? – спросил он.

   – Я? я хорошенькую женщину, – сказал Облонский.

   – Вот как!

   – Honni soit qui mal y pense! (Стыдно тому, кто это дурно истолкует!) Сестру Анну.

   – Ах, это Каренину? – сказал Вронский.

   – Ты ее, верно, знаешь?

   – Кажется, знаю. Или нет… Право, не помню, – рассеянно отвечал Вронский, смутно представляя себе при имени Карениной что-то чопорное и скучное.

   – Но Алексея Александровича, моего знаменитого зятя, верно, знаешь. Его весь мир знает.

   – То есть знаю по репутации и по виду. Знаю, что он умный, ученый, божественный что-то… Но ты знаешь, это не в моей… not in my line, – сказал Вронский.

   – Да, он очень замечательный человек; немножко консерватор, но славный человек, – заметил Степан Аркадьич, – славный человек.

   – Ну, и тем лучше для него, – сказал Вронский, улыбаясь. – А, ты здесь, – обратился он к высокому старому лакею матери, стоявшему у двери, – войди сюда.

   Вронский в это последнее время, кроме общей для всех приятности Степана Аркадьича, чувствовал себя привязанным к нему еще тем, что он в его воображении соединялся с Кити.

   – Ну что ж, в воскресенье сделаем ужин для дивы? – сказал он ему, с улыбкой взяв его под руку.

   – Непременно. Я сберу подписку. Ах, познакомился ты вчера с моим приятелем Левиным? – спросил Степан Аркадьич.

   – Как же. Но он что-то скоро уехал.

   – Он славный малый, – продолжал Облонский. – Не правда ли?

   – Я не знаю, – отвечал Вронский, – отчего это во всех москвичах, разумеется исключая тех, с кем говорю, – шутливо вставил он, – есть что-то резкое. Что-то они всё на дыбы становятся, сердятся, как будто всё хотят дать почувствовать что-то…

   – Есть это, правда, есть… – весело смеясь, сказал Степан Аркадьич.

   – Что, скоро ли? – обратился Вронский к служащему.

   – Поезд вышел, – отвечал служитель.

   Приближение поезда все более и более обозначалось движением приготовлений на станции, беганьем артельщиков, появлением жандармов и служащих и подъездом встречающих. Сквозь морозный пар виднелись рабочие в полушубках, в мягких валеных сапогах, переходившие через рельсы загибающихся путей. Слышался свист паровика на дальних рельсах и передвижение чего-то тяжелого.

   – Нет, – сказал Степан Аркадьич, которому очень хотелось рассказать Вронскому о намерениях Левина относительно Кити. – Нет, ты неверно оценил моего Левина. Он очень нервный человек и бывает неприятен, правда, но зато иногда он бывает очень мил. Это такая честная, правдивая натура, и сердце золотое. Но вчера были особенные причины, – с значительною улыбкой продолжал Степан Аркадьич, совершенно забывая то искреннее сочувствие, которое он вчера испытывал к своему приятелю, и теперь испытывая такое же, только к Вронскому. – Да, была причина, почему он мог быть или особенно счастлив, или особенно несчастлив.

   Вронский остановился и прямо спросил:

   – То есть что же? Или он вчера сделал предложение твоей belle soeur (свояченице)?..

   – Может быть, – сказал Степан Аркадьич. – Что-то мне показалось такое вчера. Да если он рано уехал и был еще не в духе, то это так… Он так давно влюблен, и мне его очень жаль.

   – Вот как!.. Я думаю, впрочем, что она может рассчитывать на лучшую партию, – сказал Вронский и, выпрямив грудь, опять принялся ходить. – Впрочем, я его не знаю, – прибавил он. – Да, это тяжелое положение! От этого-то большинство и предпочитает знаться с Кларами. Там неудача доказывает только, что у тебя недостало денег, а здесь – твое достоинство на весах. Однако вот и поезд.

   Действительно, вдали уже свистел паровоз. Через несколько минут платформа задрожала, и, пыхая сбиваемым книзу от мороза паром, прокатился паровоз с медленно и мерно насупливающимся и растягивающимся рычагом среднего колеса и с кланяющимся, обвязанным, заиндевелым машинистом; а за тендером, все медленнее и более потрясая платформу, стал проходить вагон с багажом и с визжавшею собакой, наконец, подрагивая пред остановкой, подошли пассажирские вагоны.

   Молодцеватый кондуктор, на ходу давая свисток, соскочил, и вслед за ним стали по одному сходить нетерпеливые пассажиры: гвардейский офицер, держась прямо и строго оглядываясь; вертлявый купчик с сумкой, весело улыбаясь; мужик с мешком через плечо.

   Вронский, стоя рядом с Облонским, оглядывал вагоны и выходивших и совершенно забыл о матери. То, что он сейчас узнал про Кити, возбуждало и радовало его. Грудь его невольно выпрямлялась и глаза блестели. Он чувствовал себя победителем.

   – Графиня Вронская в этом отделении, – сказал молодцеватый кондуктор, подходя к Вронскому.

   Слова кондуктора разбудили его и заставили вспомнить о матери и предстоящем свидании с ней. Он в душе своей не уважал матери и, не отдавая себе в том отчета, не любил ее, хотя по понятиям того круга, в котором жил, по воспитанию своему, не мог себе представить других к матери отношений, как в высшей степени покорных и почтительных, и тем более внешне покорных и почтительных, чем менее в душе он уважал и любил ее.

    Anna Karenina. Part 1. Chapter 16.                                                                                       Anna Karenina. Part 1. Chapter 18.