Summary

Anna Karenina. Part 1. Chapter 22.

22^nd and 23^rd chapters are about the ball.

In the 22^nd chapter we see Kitty coming to the ball, she is excited but not too much it isn’t her 1^st ball though she is not one of those who’d gone stale and who’s been to a lot of them.

Tolstoy says a few times how beautiful she was in her pink dress and how fresh she looked. And Anna came to the ball in a black dress and she looked natural, simple and elegant in her black dress that was only a frame to her beauty,

So it looks like it is Kitty in pink against Anna in black

And of course, Vronsky appears, Anna ignores him and doesn’t respond to his bow.

Kitty and Vronsky start dancing and when the music stops Kitty looks into his face which is so close and for several years afterward that look full of love to which he doesn’t make any response, fills her heart with an agony of shame.

And that’s how the chapter ends.

Л. Н. Толстой "Анна Каренина". Часть 1. Глава 22.

  

Бал только что начался, когда Кити с матерью входила на большую, уставленную цветами и лакеями в пудре и красных кафтанах, залитую светом лестницу. Из зал несся стоявший в них равномерный, как в улье, шорох движенья, и, пока они на площадке между деревьями оправляли перед зеркалом прически, из залы послышались осторожно-отчетливые звуки скрипок оркестра, начавшего первый вальс.

The ball was only just beginning as Kitty and her mother walked up the great staircase, flooded with light, and lined with flowers and footmen in powder and red coats. From the rooms came a constant, steady hum, as from a hive, and the rustle of movement; and while on the landing between trees they gave last touches to their hair and dresses before the mirror, they heard from the ballroom the careful, distinct notes of the fiddles of the orchestra beginning the first waltz.

 

Штатский старичок, оправлявший свои седые височки у другого зеркала и изливавший от себя запах духов, столкнулся с ними на лестнице и посторонился, видимо любуясь незнакомою ему Кити.

A little old man in civilian dress, arranging his gray curls before another mirror, and diffusing an odor of scent, stumbled against them on the stairs, and stood aside, evidently admiring Kitty, whom he did not know.

 

Безбородый юноша, один из тех светских юношей, которых старый князь Щербацкий называл тютьками, в чрезвычайно открытом жилете, оправляя на ходу белый галстук, поклонился им и, пробежав мимо, вернулся, приглашая Кити на кадриль.

A beardless youth, one of those society youths whom the old Prince Shtcherbatsky called "young bucks," in an exceedingly open waistcoat, straightening his white tie as he went, bowed to them, and after running by, came back to ask Kitty for a quadrille.

 

Первая кадриль была уж отдана Вронскому, она должна была отдать этому юноше вторую. Военный, застегивая перчатку, сторонился у двери и, поглаживая усы, любовался на розовую Кити.
As the first quadrille had already been given to Vronsky, she had to promise this youth the second. An officer, buttoning his glove, stood aside in the doorway, and stroking his moustache, admired rosy Kitty.

 
Несмотря на то, что туалет, прическа и все приготовления к балу стоили Кити больших трудов и соображений, она теперь, в своем сложном тюлевом платье на розовом чехле, вступала на бал так свободно и просто, как будто все эти розетки, кружева, все подробности туалета не стоили ей и ее домашним ни минуты внимания, как будто она родилась в этом тюле, кружевах, с этою высокою прической, с розой и двумя листками наверху.

Although her dress, her coiffure, and all the preparations for the ball had cost Kitty great trouble and consideration, at this moment she walked into the ballroom in her elaborate tulle dress over a pink slip as easily and simply as though all the rosettes and lace, all the minute details of her attire, had not cost her or her family a moment’s attention, as though she had been born in that tulle and lace, with her hair done up high on her head, and a rose and two leaves on the top of it.

Когда старая княгиня пред входом в залу хотела оправить на ней завернувшуюся ленту пояса, Кити слегка отклонилась. Она чувствовала, что все само собою должно быть хорошо и грациозно на ней и что поправлять ничего не нужно.

When, just before entering the ballroom, the princess, her mother, tried to turn right side out of the ribbon of her sash, Kitty had drawn back a little. She felt that everything must be right of itself, and graceful, and nothing could need setting straight.

Кити была в одном из своих счастливых дней.

It was one of Kitty’s best days.

Платье не теснило нигде, нигде не спускалась кружевная берта, розетки не смялись и не оторвались; розовые туфли на высоких выгнутых каблуках не жали, а веселили ножку.

Her dress was not uncomfortable anywhere; her lace berthe did not droop anywhere; her rosettes were not crushed nor torn off; her pink slippers with high, hollowed-out heels did not pinch, but gladdened her feet.

 

Густые косы белокурых волос держались как свои на маленькой головке.

The thick rolls of fair chignon kept up on her head as if they were her own hair. 

 

Пуговицы все три застегнулись, не порвавшись, на высокой перчатке, которая обвила ее руку, не изменив ее формы.

All the three buttons buttoned up without tearing on the long glove that covered her hand without concealing its lines.

 

Черная бархатка медальона особенно нежно окружила шею. Бархатка эта была прелесть, и дома, глядя в зеркало на свою шею, Кити чувствовала, что эта бархатка говорила. Во всем другом могло еще быть сомненье, но бархатка была прелесть. Кити улыбнулась и здесь на бале, взглянув на нее в зеркало.

The black velvet of her locket nestled with special softness round her neck. That velvet was delicious; at home, looking at her neck in the looking glass, Kitty had felt that that velvet was speaking. About all the rest there might be a doubt, but the velvet was delicious. Kitty smiled here too, at the ball, when she glanced at it in the glass.

В обнаженных плечах и руках Кити чувствовала холодную мраморность, чувство, которое она особенно любила.

Her bare shoulders and arms gave Kitty a sense of chill marble, a feeling she particularly liked.

 

Глаза блестели, и румяные губы не могли не улыбаться от сознания своей привлекательности.

Her eyes sparkled, and her rosy lips could not keep from smiling from the consciousness of her own attractiveness. 

 

Не успела она войти в залу и дойти до тюлево-ленто-кружевно-цветной толпы дам, ожидавших приглашения танцевать (Кити никогда не стаивала в этой толпе), как уж ее пригласили на вальс, и пригласил лучший кавалер, главный кавалер по бальной иерархии, знаменитый дирижер балов, церемониймейстер, женатый, красивый и статный мужчина Егорушка Корсунский.

She had scarcely entered the ballroom and reached the throng of ladies, all tulle, ribbons, lace, and flowers, waiting to be asked to dance (Kitty was never one of that throng) when she was asked for a waltz, and asked by the best partner, the first star in the hierarchy of the ballroom, a renowned director of dances, a married man, handsome and well-built, Yegorushka Korsunsky. 

 

Только что оставив графиню Банину, с которою он протанцевал первый тур вальса, он, оглядывая своё хозяйство, то есть пустившихся танцевать несколько пар, увидел входившую Кити и подбежал к ней тою особенною, свойственною только дирижёрам балов развязною иноходью и, поклонившись, даже не спрашивая, желает ли она, занёс руку, чтоб обнять ее тонкую талию.

He had only just left the Countess Bonina, with whom he had danced the first half of the waltz, and, scanning his kingdom—that is to say, a few couples who had started dancing—he caught sight of Kitty, entering, and flew up to her with that peculiar, easy amble which is confined to directors of balls. Without even asking her if she cared to dance, he put out his arm to encircle her slender waist.

 

Она оглянулась, кому передать веер, и хозяйка, улыбаясь ей, взяла его.
She looked round for someone to give her fan to, and their hostess, smiling to her, took it.

– Как хорошо, что вы приехали вовремя, – сказал он, обнимая ее талию, – а то, что за манера опаздывать.
"How nice you’ve come in good time," he said to her, embracing her waist; "such a bad habit to be late."

Она положила, согнувши, левую руку на его плечо, и маленькие ножки в розовых ботинках быстро, легко и мерно задвигались в такт музыки по скользкому паркету.

Bending her left hand, she laid it on his shoulder, and her little feet in their pink slippers began swiftly, lightly, and rhythmically moving over the slippery floor in time to the music.

– Отдыхаешь, вальсируя с вами, – сказал он ей, пускаясь в первые небыстрые шаги вальса. – Прелесть, какая легкость, precision, – говорил он ей то, что говорил почти всем хорошим знакомым.

"It’s a rest to waltz with you," he said to her, as they fell into the first slow steps of the waltz. "It’s exquisite—such lightness, precision." He said to her the same thing he said to almost all his partners whom he knew well.

Она улыбнулась на его похвалу и через его плечо продолжала разглядывать залу.

She smiled at his praise, and continued to look about the room over his shoulder.

 

Она была не вновь выезжающая, у которой на бале все лица сливаются в одно волшебное впечатление; она и не была затасканная по балам девушка, которой все лица бала так знакомы, что наскучили; но она была на середине этих двух, – она была возбуждена, а вместе с тем обладала собой настолько, что могла наблюдать.

She was not like a girl at her first ball, for whom all faces in the ballroom melt into one vision of fairyland. And she was not a girl who had gone the stale round of balls till every face in the ballroom was familiar and tiresome. But she was in the middle stage between these two; she was excited, and at the same time she had sufficient self-possession to be able to observe. 

 

В левом углу залы, она видела, сгруппировался цвет общества.

In the left corner of the ballroom she saw the cream of society gathered together.

 

Там была до невозможного обнажённая красавица Лиди, жена Корсунского, там была хозяйка, там сиял своею лысиной Кривин, всегда бывший там, где цвет общества; туда смотрели юноши, не смея подойти; и там она нашла глазами Стиву и потом увидала прелестную фигуру и голову Анны в чёрном бархатном платье.

There—incredibly naked—was the beauty Lidi, Korsunsky’s wife; there was the lady of the house; there shone the bald head of Krivin, always to be found where the best people were. In that direction gazed the young men, not venturing to approach. There, too, she descried Stiva, and there she saw the exquisite figure and head of Anna in a black velvet gown.

 

И он был тут. Кити не видала его с того вечера, когда она отказала Левину.

And he was there. Kitty had not seen him since the evening she refused Levin. 

 

Кити своими дальнозоркими глазами тотчас узнала его и даже заметила, что он смотрит на неё.

With her long-sighted eyes, she knew him at once, and was even aware that he was looking at her.

– Что ж, ещё тур? Вы не устали? – сказал Корсунский, слегка запыхавшись.

"Another turn, eh? You’re not tired?" said Korsunsky, a little out of breath.

– Нет, благодарствуйте.

"No, thank you!"

– Куда ж отвести вас?

"Where shall I take you?"

– Каренина тут, кажется… отведите меня к ней.

"Madame Karenina’s here, I think ... take me to her."

– Куда прикажете.

"Wherever you command."

И Корсунский завальсировал, умеряя шаг, прямо на толпу в левом углу залы, приговаривая: «Pardon, mesdames, pardon, pardon, mesdames», и, лавируя между морем кружев, тюля и лент и не зацепив ни за перышко, повернул круто свою даму, так что открылись ее тонкие ножки в ажурных чулках, а шлейф разнесло опахалом и закрыло им колени Кривину.

And Korsunsky began waltzing with measured steps straight towards the group in the left corner, continually saying, "Pardon, mesdames, pardon, pardon, mesdames"; and steering his course through the sea of lace, tulle, and ribbon, and not disarranging a feather, he turned his partner sharply round, so that her slim ankles, in light transparent stockings, were exposed to view, and her train floated out in fan shape and covered Krivin’s knees.

 

Корсунский поклонился, выпрямил открытую грудь и подал руку, чтобы провести её до Анны Аркадьевны.

Korsunsky bowed, set straight his open shirt front, and gave her his arm to conduct her to Anna Arkadyevna.

 

Кити, раскрасневшись, сняла шлейф с колен Кривина и, закруженная немного, оглянулась, отыскивая Анну.

Kitty, flushed, took her train from Krivin’s knees, and, a little giddy, looked round, seeking Anna.

 

Анна стояла, окружённая дамами и мужчинами, разговаривая.

Anna was standing, surrounded by ladies and men, talking.

 

Анна была не в лиловом, как того непременно хотела Кити, но в чёрном, низко срезанном бархатном платье, открывавшем ее точёные, как старой слоновой кости, полные плечи и грудь и округлые руки с тонкою крошечною кистью.

Anna was not in lilac, as Kitty had so urgently wished, but in a black, low-cut, velvet gown, showing her full throat and shoulders, that looked as though carved in old ivory, and her rounded arms, with tiny, slender wrists.

 

 

Все платье было обшито венецианским гипюром. На голове у нее, в черных волосах, своих без примеси, была маленькая гирлянда анютиных глазок и такая же на чёрной ленте пояса между белыми кружевами.

The whole gown was trimmed with Venetian guipure. On her head, among her black hair—her own, with no false additions—was a little wreath of pansies, and a bouquet of the same in the black ribbon of her sash among white lace.

 

Прическа ее была незаметна. Заметны были только, украшая её, эти своевольные короткие колечки курчавых волос, всегда выбивавшиеся на затылке и висках.

Her coiffure was not striking. All that was noticeable was the little wilful tendrils of her curly hair that would always break free about her neck and temples.

На точёной крепкой шее была нитка жемчугу.

Round her well-cut, strong neck was a thread of pearls.

Кити видела каждый день Анну, была влюблена в неё и представляла себе её непременно в лиловом.

Kitty had been seeing Anna every day; she adored her, and had pictured her invariably in lilac.

 

Но теперь, увидав ее в чёрном, она почувствовала, что не понимала всей ее прелести. Она теперь увидала ее совершенно новою и неожиданною для себя.

But now seeing her in black, she felt that she had not fully seen her charm. She saw her now as someone quite new and surprising to her. 

 

Теперь она поняла, что Анна не могла быть в лиловом и что её прелесть состояла именно в том, что она всегда выступала из своего туалета, что туалет никогда не мог быть виден на ней.

Now she understood that Anna could not have been in lilac, and that her charm was just that she always stood out against her attire, that her dress could never be noticeable on her.

 

И чёрное платье с пышными кружевами не было видно на ней; это была только рамка, и была видна только она, простая, естественная, изящная и вместе веселая и оживлённая.

And her black dress, with its sumptuous lace, was not noticeable on her; it was only the frame, and all that was seen was she—simple, natural, elegant, and at the same time gay and eager.

Она стояла, как и всегда, чрезвычайно прямо держась, и, когда Кити подошла к этой кучке, говорила с хозяином дома, слегка поворотив к нему голову.

She was standing holding herself, as always, very erect, and when Kitty drew near the group she was speaking to the master of the house, her head slightly turned towards him.

– Нет, я не брошу камня, – отвечала она ему на что-то, – хотя я не понимаю, – продолжала она, пожав плечами, и тотчас же с нежною улыбкой покровительства обратилась к Кити.

"No, I don’t throw stones," she was saying, in answer to something, "though I can’t understand it," she went on, shrugging her shoulders, and she turned at once with a soft smile of protection towards Kitty.

 

Беглым женским взглядом окинув её туалет, она сделала чуть заметное, но понятное для Кити, одобрительное ее туалету и красоте движенье головой. – Вы и в залу входите танцуя, – прибавила она.
With a flying, feminine glance she scanned her attire, and made a movement of her head, hardly perceptible, but understood by Kitty, signifying approval of her dress and her looks. "You came into the room dancing," she added.

– Это одна из моих вернейших помощниц, – сказал Корсунский, кланяясь Анне Аркадьевне, которой он не видал еще. – Княжна помогает сделать бал весёлым и прекрасным. Анна Аркадьевна, тур вальса, – сказал он, нагибаясь.

"This is one of my most faithful supporters," said Korsunsky, bowing to Anna Arkadyevna, whom he had not yet seen. "The princess helps to make balls happy and successful. Anna Arkadyevna, a waltz?" he said, bending down to her.

– А вы знакомы? – спросил хозяин.

"Why, have you met?" inquired their host.

– С кем мы не знакомы? Мы с женой как белые волки, нас все знают, – отвечал Корсунский. – Тур вальса, Анна Аркадьевна.

"Is there anyone we have not met? My wife and I are like white wolves—everyone knows us," answered Korsunsky. "A waltz, Anna Arkadyevna?"

– Я не танцую, когда можно не танцевать, – сказала она.

"I don’t dance when it’s possible not to dance," she said.

– Но нынче нельзя, – отвечал Корсунский.

"But tonight, it’s impossible," answered Korsunsky.

В это время подходил Вронский.

At that instant Vronsky came up.

– Ну, если нынче нельзя не танцевать, так пойдёмте, – сказала она, не замечая поклона Вронского, и быстро подняла руку на плечо Корсунского.

"Well, since it’s impossible tonight, let us start," she said, not noticing Vronsky’s bow, and she hastily put her hand on Korsunsky’s shoulder.

«За что она недовольна им?» – подумала Кити, заметив, что Анна умышленно не ответила на поклон Вронского.

"What is she vexed with him about?" thought Kitty, discerning that Anna had intentionally not responded to Vronsky’s bow.

 

Вронский подошёл к Кити, напоминая ей о первой кадрили и сожалея, что все это время не имел удовольствия ее видеть. Кити смотрела, любуясь, на вальсировавшую Анну и слушала его.

Vronsky went up to Kitty reminding her of the first quadrille, and expressing his regret that he had not seen her all this time. Kitty gazed in admiration at Anna waltzing, and listened to him. 

 

Она ждала, что он пригласит ее на вальс, но он не пригласил, и она удивленно взглянула на него.

She expected him to ask her for a waltz, but he did not, and she glanced wonderingly at him. 

 

Он покраснел и поспешно пригласил вальсировать, но только что он обнял её тонкую талию и сделал первый шаг, как вдруг музыка остановилась.

He flushed slightly, and hurriedly asked her to waltz, but he had only just put his arm round her waist and taken the first step when the music suddenly stopped.

 

Кити посмотрела на его лицо, которое было на таком близком от нее расстоянии, и долго потом, чрез несколько лет, этот взгляд, полный любви, которым она тогда взглянула на него и на который он не ответил ей, мучительным стыдом резал ее сердце.
Kitty looked into his face, which was so close to her own, and long afterwards—for several years after—that look, full of love, to which he made no response, cut her to the heart with an agony of shame.

– Pardon, pardon! Вальс, вальс! – закричал с другой стороны залы Корсунский и, подхватив первую попавшуюся барышню, стал сам танцевать.

"Pardon! pardon! Waltz! waltz!" shouted Korsunsky from the other side of the room, and seizing the first young lady he came across he began dancing himself.

 

(translated by Constance Garnett)

    Anna Karenina. Part 1. Chapter 21.                                                                                       Anna Karenina. Part 1. Chapter 23.