Summary

Anna Karenina. Part 1. Chapter 23.

We’re still at the ball.

In chapter 22 we left Anna dancing and Vronsky and Kitty admiring her.

In chapter 23 – during the 2^nd part of the ball Kitty senses that something is going wrong, not the way she expected.

Kitty was looking forward to the ball and especially to mazurka when she thought Vronsky would propose to her or express his feelings, his intentions.

Ей казалось, что в мазурке всё должно решиться. – it seemed to her that during mazurka everything should be decided.

But she very soon realises that it is not going to happen. Vronsky is dancing, talking to Anna, and Kitty sees that he is different with Anna. On his face was a look such as Kitty never seen before.

 

She feels that something is going on between those two – Kitty saw that they fell themselves alone in the crowded room, and the more she saw of them the more convinced was she that her unhappiness was complete. She felt crushed – она чувствовала себя убитою.

 

At the end of the chapter Anna leaves the ball early, she is not staying for dinner, and she tells Vronsky that she is leaving Moscow tomorrow – at least she thinks she is.

 

Л. Н. Толстой "Анна Каренина". Часть 1. Глава 23.

  

Вронский с Кити прошёл несколько туров вальса. После вальса Кити подошла к матери и едва успела сказать несколько слов с Нордстон, как Вронский уже пришёл за ней для первой кадрили.

Vronsky and Kitty waltzed several times round the room. After the first waltz Kitty went to her mother, and she had hardly time to say a few words to Countess Nordston when Vronsky came up again for the first quadrille.

 

Во время кадрили ничего значительного не было сказано, шёл прерывистый разговор то о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних детей, то о будущем общественном театре, и только один раз разговор затронул её за живое, когда он спросил о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень понравился ему.

During the quadrille, nothing of any significance was said: there was disjointed talk between them of the Korsunskys, husband and wife, whom he described very amusingly, as delightful children at forty, and of the future town theatre; and only once the conversation touched her to the quick, when he asked her about Levin, whether he was here, and added that he liked him so much. 

 

Но Кити и не ожидала большего от кадрили. Она ждала с замиранием сердца мазурки. Ей казалось, что в мазурке всё должно решиться.

But Kitty did not expect much from the quadrille. She looked forward with a thrill at her heart to the mazurka. She fancied that in the mazurka everything must be decided.

 

То, что он во время кадрили не пригласил её на мазурку, не тревожило её. Она была уверена, что она танцует мазурку с ним, как и на прежних балах, и пятерым отказала мазурку, говоря, что танцует.

The fact that he did not during the quadrille ask her for the mazurka did not trouble her. She felt sure she would dance the mazurka with him as she had done at former balls, and refused five young men, saying she was engaged for the mazurka.

 

Весь бал до последней кадрили был для Кити волшебным сновидением радостных цветов, звуков и движений. Она не танцевала, только когда чувствовала себя слишком усталою и просила отдыха.

The whole ball up to the last quadrille was for Kitty an enchanted vision of delightful colours, sounds, and motions. She only sat down when she felt too tired and begged for a rest. 

 

Но, танцуя последнюю кадриль с одним из скучных юношей, которому нельзя было отказать, ей случилось быть vis-а-vis с Вронским и Анной. Она не сходилась с Анной с самого приезда и тут вдруг увидала её опять совершенно новою и неожиданною.

But as she was dancing the last quadrille with one of the tiresome young men whom she could not refuse, she chanced to be vis-a-vis with Vronsky and Anna. She had not been near Anna again since the beginning of the evening, and now again she saw her suddenly quite new and surprising.

 

Она увидала в ней столь знакомую ей самой черту возбуждения от успеха. Она видела, что Анна пьяна вином возбуждаемого ею восхищения.

She saw in her the signs of that excitement of success she knew so well in herself; she saw that she was intoxicated with the delighted admiration she was exciting. 

 

Она знала это чувство и знала его признаки и видела их на Анне – видела дрожащий, вспыхивающий блеск в глазах и улыбку счастья и возбуждения, невольно изгибающую губы, и отчетливую грацию, верность и легкость движений.

She knew that feeling and knew its signs, and saw them in Anna; saw the quivering, flashing light in her eyes, and the smile of happiness and excitement unconsciously playing on her lips, and the deliberate grace, precision, and lightness of her movements.

«Кто? – спросила она себя. – Все или один?»

"Who?" she asked herself. "All or one?"

 

И, не помогая мучившемуся юноше, с которым она танцевала, в разговоре, нить которого он упустил и не мог поднять, и наружно подчиняясь весело-громким повелительным крикам Корсунского, то бросающего всех в grand rond, то в chaine, она наблюдала, и сердце её сжималось больше и больше.

And not assisting the harassed young man she was dancing with in the conversation, the thread of which he had lost and could not pick up again, she obeyed with external liveliness the peremptory shouts of Korsunsky starting them all into the grand rond, and then into the châine, and at the same time she kept watch with a growing pang at her heart.

 

«Нет, это не любованье толпы опьянило её, а восхищение одного. И этот один? неужели это он?»

"No, it’s not the admiration of the crowd has intoxicated her, but the adoration of one. And that one? can it be he?" 

 

Каждый раз, как он говорил с Анной, в глазах её вспыхивал радостный блеск, и улыбка счастья изгибала ее румяные губы.

Every time he spoke to Anna the joyous light flashed into her eyes, and the smile of happiness curved her red lips.

 

Она как будто делала усилие над собой, чтобы не выказывать этих признаков радости, но они сами собой выступали на её лице.

She seemed to make an effort to control herself, to try not to show these signs of delight, but they came out on her face of themselves.

 

«Но что он?» Кити посмотрела на него и ужаснулась.

"But what of him?" Kitty looked at him and was filled with terror. 

 

То, что Кити так ясно представлялось в зеркале её лица, она увидела на нём. Куда делась его всегда спокойная, твёрдая манера и беспечно спокойное выражение лица?

What was pictured so clearly to Kitty in the mirror of Anna’s face she saw in him. What had become of his always self-possessed resolute manner, and the carelessly serene expression of his face? 

 

Нет, он теперь каждый раз, как обращался к ней, немного сгибал голову, как бы желая пасть пред ней, и во взгляде его было одно выражение покорности и страха.

Now every time he turned to her, he bent his head, as though he would have fallen at her feet, and in his eyes there was nothing but humble submission and dread.

 

«Я не оскорбить хочу, – каждый раз как будто говорил его взгляд, – но спасти себя хочу, и не знаю как». На лице его было такое выражение, которого она никогда не видала прежде.

"I would not offend you," his eyes seemed every time to be saying, "but I want to save myself, and I don’t know how." On his face was a look such as Kitty had never seen before.

Они говорили об общих знакомых, вели самый ничтожный разговор, но Кити казалось, что всякое сказанное ими слово решало их и ее судьбу.

They were speaking of common acquaintances, keeping up the most trivial conversation, but to Kitty it seemed that every word they said was determining their fate and hers. 

 

И странно то, что хотя они действительно говорили о том, как смешон Иван Иванович своим французским языком, и о том, что для Елецкой можно было бы найти лучше партию, а между тем эти слова имели для них значение, и они чувствовали это так же, как и Кити.

And strange it was that they were actually talking of how absurd Ivan Ivanovitch was with his French, and how the Eletsky girl might have made a better match, yet these words had all the while consequence for them, and they were feeling just as Kitty did. 

 

Весь бал, весь свет, всё закрылось туманом в душе Кити.

The whole ball, the whole world, everything seemed lost in fog in Kitty’s soul.

 

Только пройденная ею строгая школа воспитания поддерживала её и заставляла делать то, чего от неё требовали, то есть танцевать, отвечать на вопросы, говорить, даже улыбаться.

Nothing but the stern discipline of her bringing-up supported her and forced her to do what was expected of her, that is, to dance, to answer questions, to talk, even to smile.

 

Но пред началом мазурки, когда уже стали расставлять стулья и некоторые пары двинулись из маленьких в большую залу, на Кити нашла минута отчаяния и ужаса. Она отказала пятерым и теперь не танцевала мазурки.

But before the mazurka, when they were beginning to rearrange the chairs and a few couples moved out of the smaller rooms into the big room, a moment of despair and horror came for Kitty. She had refused five partners, and now she was not dancing the mazurka.

 

Даже не было надежды, чтоб её пригласили, именно потому, что она имела слишком большой успех в свете, и никому в голову не могло прийти, чтоб она не была приглашена до сих пор.

She had not even a hope of being asked for it, because she was so successful in society that the idea would never occur to anyone that she had remained disengaged till now.

 

Надо было сказать матери, что она больна, и уехать домой, но на это у неё не было силы. Она чувствовала себя убитою.

She would have to tell her mother she felt ill and go home, but she had not the strength to do this. She felt crushed.

 
Она зашла в глубь маленькой гостиной и опустилась на кресло.

She went to the furthest end of the little drawing room and sank into a low chair.

 

Воздушная юбка платья поднялась облаком вокруг её тонкого стана; одна обнаженная, худая, нежная девичья рука, бессильно опущенная, утонула в складках розового тюника; в другой она держала веер и быстрыми, короткими движениями обмахивала свое разгорячённое лицо.

Her light, transparent skirts rose like a cloud about her slender waist; one bare, thin, soft, girlish arm, hanging listlessly, was lost in the folds of her pink tunic; in the other she held her fan, and with rapid, short strokes fanned her burning face.

 

Но, вопреки этому виду бабочки, только что уцепившейся за травку и готовой, вот-вот вспорхнув, развернуть радужные крылья, страшное отчаяние щемило ей сердце.

But while she looked like a butterfly, clinging to a blade of grass, and just about to open its rainbow wings for fresh flight, her heart ached with a horrible despair.

 «А может быть, я ошибаюсь, может быть, этого не было?»    И она опять вспоминала всё, что она видела.

"But perhaps I am wrong, perhaps it was not so?" And again, she recalled all she had seen.

– Кити, что ж это такое? – сказала графиня Нордстон, по ковру неслышно подойдя к ней. – Я не понимаю этого.

"Kitty, what is it?" said Countess Nordston, stepping noiselessly over the carpet towards her. "I don’t understand it."

У Кити дрогнула нижняя губа; она быстро встала.
– Кити, ты не танцуешь мазурку?
– Нет, нет, – сказала Кити дрожащим от слез голосом.

Kitty’s lower lip began to quiver; she got up quickly.

"Kitty, you’re not dancing the mazurka?"

"No, no," said Kitty in a voice shaking with tears.

– Он при мне звал её на мазурку, – сказала Нордстон, зная, что Кити поймёт, кто он и она. – Она сказала: разве вы не танцуете с княжной Щербацкой?

"He asked her for the mazurka before me," said Countess Nordston, knowing Kitty would understand who were "he" and "her." "She said: ‘Why, aren’t you going to dance it with Princess Shtcherbatskaya?’"

 – Ах, мне всё равно! – отвечала Кити.

"Oh, I don’t care!" answered Kitty.

Никто, кроме её самой, не понимал её положения, никто не знал того, что она вчера отказала человеку, которого она, может быть, любила, и отказала потому, что верила в другого.

No one but she herself understood her position; no one knew that she had just refused the man whom perhaps she loved, and refused him because she had put her faith in another.

Графиня Нордстон нашла Корсунского, с которым она танцевала мазурку, и велела ему пригласить Кити.

Countess Nordston found Korsunsky, with whom she was to dance the mazurka, and told him to ask Kitty.

Кити танцевала в первой паре, и, к её счастью, ей не надо было говорить, потому что Корсунский всё время бегал, распоряжаясь по своему хозяйству.

Kitty danced in the first couple, and luckily for her she had not to talk, because Korsunsky was all the time running about directing the figure.

 

Вронский с Анной сидели почти против неё.

Vronsky and Anna sat almost opposite her.

 

Она видела их своими дальнозоркими глазами, видела их и вблизи, когда они сталкивались в парах, и чем больше она видела их, тем больше убеждалась, что несчастье её свершилось.

She saw them with her long-sighted eyes, and saw them, too, close by, when they met in the figures, and the more she saw of them the more convinced was she that her unhappiness was complete.

 

Она видела, что они чувствовали себя наедине в этой полной зале.

She saw that they felt themselves alone in that crowded room.

 

И на лице Вронского, всегда столь твердом и независимом, она видела то поразившее её выражение потерянности и покорности, похожее на выражение умной собаки, когда она виновата.

And on Vronsky’s face, always so firm and independent, she saw that look that had struck her, of bewilderment and humble submissiveness, like the expression of an intelligent dog when it has done wrong.

Анна улыбалась, и улыбка передавалась ему. Она задумывалась, и он становился серьезён.

Anna smiled, and her smile was reflected by him. She grew thoughtful, and he became serious.

 

Какая-то сверхъестественная сила притягивала глаза Кити к лицу Анны.

Some supernatural force drew Kitty’s eyes to Anna’s face.

 

Она была прелестна в своём простом чёрном платье, прелестны были её полные руки с браслетами, прелестна твёрдая шея с ниткой жемчуга, прелестны вьющиеся волосы расстроившейся причёски, прелестны грациозные лёгкие движения маленьких ног и рук, прелестно это красивое лицо в своём оживлении; но было что-то ужасное и жестокое в её прелести.

She was fascinating in her simple black dress, fascinating were her round arms with their bracelets, fascinating was her firm neck with its thread of pearls, fascinating the straying curls of her loose hair, fascinating the graceful, light movements of her little feet and hands, fascinating was that lovely face in its eagerness, but there was something terrible and cruel in her fascination.

Кити любовалась ею ещё более, чем прежде, и всё больше и больше страдала.

Kitty admired her more than ever, and more and more acute was her suffering.

 

Кити чувствовала себя раздавленною, и лицо её выражало это. Когда Вронский увидал её, столкнувшись с ней в мазурке, он не вдруг узнал её – так она изменилась.

Kitty felt overwhelmed, and her face showed it. When Vronsky saw her, coming across her in the mazurka, he did not at once recognize her, she was so changed.

– Прекрасный бал! – сказал он ей, чтобы сказать что-нибудь.
– Да, – отвечала она.

"Delightful ball!" he said to her, for the sake of saying something.

"Yes," she answered.

 

В середине мазурки, повторяя сложную фигуру, вновь выдуманную Корсунским, Анна вышла на середину круга, взяла двух кавалеров и подозвала к себе одну даму и Кити.

In the middle of the mazurka, repeating a complicated figure, newly invented by Korsunsky, Anna came forward into the center of the circle, chose two gentlemen, and summoned a lady and Kitty.

 

Кити испуганно смотрела на нее, подходя. Анна, прищурившись, смотрела на нее и улыбнулась, пожав ей руку.

Kitty gazed at her in dismay as she went up. Anna looked at her with drooping eyelids, and smiled, pressing her hand.

 

Но, заметив, что лицо Кити только выражением отчаяния и удивления ответило на ее улыбку, она отвернулась от нее и весело заговорила с другою дамой.

But, noticing that Kitty only responded to her smile by a look of despair and amazement, she turned away from her, and began gaily talking to the other lady.

 

«Да, что-то чуждое, бесовское и прелестное есть в ней», – сказала себе Кити.

"Yes, there is something uncanny, devilish and fascinating in her," Kitty said to herself.

Анна не хотела оставаться ужинать, но хозяин стал просить ее.

Anna did not mean to stay to supper, but the master of the house began to press her to do so.

– Полно, Анна Аркадьевна, – заговорил Корсунский, забирая ее обнаженную руку под рукав своего фрака. – Какая у меня идея котильона! Un bijou!

"Nonsense, Anna Arkadyevna," said Korsunsky, drawing her bare arm under the sleeve of his dress coat, "I’ve such an idea for a cotillion! Un bijou!"

И он понемножку двигался, стараясь увлечь ее. Хозяин улыбался одобрительно.

And he moved gradually on, trying to draw her along with him. Their host smiled approvingly.

– Нет, я не останусь, – ответила Анна, улыбаясь; но, несмотря на улыбку, и Корсунский и хозяин поняли по решительному тону, с каким она отвечала, что она не останется.

"No, I am not going to stay," answered Anna, smiling, but in spite of her smile, both Korsunsky and the master of the house saw from her resolute tone that she would not stay.

  
 

– Нет, я и так в Москве танцевала больше на вашем одном бале, чем всю зиму в Петербурге, – сказала Анна, оглядываясь на подле нее стоявшего Вронского. – Надо отдохнуть перед дорогой.

"No; why, as it is, I have danced more at your ball in Moscow than I have all the winter in Petersburg," said Anna, looking round at Vronsky, who stood near her. "I must rest a little before my journey."

 

 

– А вы решительно едете завтра? – спросил Вронский.

"Are you certainly going tomorrow then?" asked Vronsky.

 

 

– Да, я думаю, – отвечала Анна, как бы удивляясь смелости его вопроса; но неудержимый дрожащий блеск глаз и улыбки обжег его, когда она говорила это.

"Yes, I suppose so," answered Anna, as it were wondering at the boldness of his question; but the irrepressible, quivering brilliance of her eyes and her smile set him on fire as she said it.

Анна Аркадьевна не осталась ужинать и уехала.

Anna Arkadyevna did not stay to supper, but went home.

 

(translated by Constance Garnett)(translated by Constance Garnett)

    Anna Karenina. Part 1. Chapter 22.                                                                                       Anna Karenina. Part 1. Chapter 24.