Л. Н. Толстой "Анна Каренина". Часть 1. Глава 28.

    

  

 После бала, рано утром, Анна Аркадьевна послала мужу телеграмму о своем выезде из Москвы в тот же день.
   – Нет, мне надо, надо ехать, – объясняла она невестке перемену своего намерения таким тоном, как будто она вспомнила столько дел, что не перечтешь, – нет, уж лучше нынче!

After the ball, early next morning, Anna Arkadyevna sent her husband a telegram that she was leaving Moscow the same day.

“No, I must go, I must go”; she explained to her sister-in-law the change in her plans in a tone that suggested that she had to remember so many things that there was no enumerating them: “no, it had really better be today!”

   Степан Аркадьич не обедал дома, но обещал приехать проводить сестру в семь часов.
   Кити тоже не приехала, прислав записку, что у нее голова болит. Долли с Анной обедали одни с детьми и англичанкой. Потому ли, что дети непостоянны или очень чутки и почувствовали, что Анна в этот день совсем не такая, как в тот, когда они так полюбили ее, что она уже не занята ими, – но только они вдруг прекратили свою игру с тетей и любовь к ней, и их совершенно не занимало то, что она уезжает. Анна все утро была занята приготовлениями к отъезду. Она писала записки к московским знакомым, записывала свои счеты и укладывалась. Вообще Долли казалось, что она не в спокойном духе, а в том духе заботы, который Долли хорошо знала за собой и который находит не без причины и большею частью прикрывает недовольство собою. После обеда Анна пошла одеваться в свою комнату, и Долли пошла за ней.

Stepan Arkadyevitch was not dining at home, but he promised to come and see his sister off at seven o’clock.

Kitty, too, did not come, sending a note that she had a headache. Dolly and Anna dined alone with the children and the English governess. Whether it was that the children were fickle, or that they had acute senses, and felt that Anna was quite different that day from what she had been when they had taken such a fancy to her, that she was not now interested in them,—but they had abruptly dropped their play with their aunt, and their love for her, and were quite indifferent that she was going away. Anna was absorbed the whole morning in preparations for her departure. She wrote notes to her Moscow acquaintances, put down her accounts, and packed. Altogether Dolly fancied she was not in a placid state of mind, but in that worried mood, which Dolly knew well with herself, and which does not come without cause, and for the most part covers dissatisfaction with self. After dinner, Anna went up to her room to dress, and Dolly followed her.

   – Какая ты нынче странная! – сказала ей Долли.
   – Я? ты находишь? Я не странная, но я дурная. Это бывает со мной. Мне все хочется плакать. Это очень глупо, но это проходит, – сказала быстро Анна и нагнула покрасневшее лицо к игрушечному мешочку, в который она укладывала ночной чепчик и батистовые платки. Глаза ее особенно блестели и беспрестанно подергивались слезами. – Так мне из Петербурга не хотелось уезжать, а теперь отсюда не хочется.

“How queer you are today!” Dolly said to her.

“I? Do you think so? I’m not queer, but I’m nasty. I am like that sometimes. I keep feeling as if I could cry. It’s very stupid, but it’ll pass off,” said Anna quickly, and she bent her flushed face over a tiny bag in which she was packing a nightcap and some cambric handkerchiefs. Her eyes were particularly bright and were continually swimming with tears. “In the same way I didn’t want to leave Petersburg, and now I don’t want to go away from here.”

   – Ты приехала сюда и сделала доброе дело, – сказала Долли, внимательно высматривая ее.
   Анна посмотрела на нее мокрыми от слез глазами.
   – Не говори этого, Долли. Я ничего не сделала и не могла сделать. Я часто удивляюсь, зачем люди сговорились портить меня. Что я сделала и что могла сделать? У тебя в сердце нашлось столько любви, чтобы простить…

“You came here and did a good deed,” said Dolly, looking intently at her.

Anna looked at her with eyes wet with tears.

“Don’t say that, Dolly. I’ve done nothing and could do nothing. I often wonder why people are all in league to spoil me. What have I done, and what could I do? In your heart there was found love enough to forgive....”

   – Без тебя Бог знает что бы было! Какая ты счастливая, Анна! – сказала Долли. – У тебя все в душе ясно и хорошо.
   – У каждого есть в душе свои skeletons, как говорят англичане.
   – Какие же у тебя skeletons? У тебя все так ясно.
   – Есть! – вдруг сказала Анна, и неожиданно после слез хитрая, смешливая улыбка сморщила ее губы.

“If it had not been for you, God knows what would have happened! How happy you are, Anna!” said Dolly. “Everything is clear and good in your heart.”

“Every heart has its own skeletons, as the English say.”

“You have no sort of skeleton, have you? Everything is so clear in you.”

“I have!” said Anna suddenly, and, unexpectedly after her tears, a sly, ironical smile curved her lips.

   – Ну, так они смешные, твои skeletons, а не мрачные, – улыбаясь, сказала Долли.
   – Нет, мрачные. Ты знаешь, отчего я еду нынче, а не завтра? Это признание, которое меня давило, я хочу тебе его сделать, – сказала Анна, решительно откидываясь на кресле и глядя прямо в глаза Долли.
   И, к удивлению своему, Долли увидала, что Анна покраснела до ушей, до вьющихся черных колец волос на шее.

“Come, he’s amusing, anyway, your skeleton, and not depressing,” said Dolly, smiling.

“No, he’s depressing. Do you know why I’m going today instead of tomorrow? It’s a confession that weighs on me; I want to make it to you,” said Anna, letting herself drop definitely into an armchair, and looking straight into Dolly’s face.

And to her surprise Dolly saw that Anna was blushing up to her ears, up to the curly black ringlets on her neck.

   – Да, – продолжала Анна. – Ты знаешь, отчего Кити не приехала обедать? Она ревнует ко мне. Я испортила… я была причиной того, что бал этот был для нее мученьем, а не радостью. Но, право, право, я не виновата, или виновата немножко, – сказала она, тонким голосом протянув слово «немножко».
   – О, как ты это похоже сказала на Стиву! – смеясь, сказала Долли.
   Анна оскорбилась.
   – О нет, о нет! Я не Стива, – сказала она, хмурясь. – Я оттого говорю тебе, что я ни на минуту даже не позволяю себе сомневаться в себе, – сказала Анна.

“Yes,” Anna went on. “Do you know why Kitty didn’t come to dinner? She’s jealous of me. I have spoiled ... I’ve been the cause of that ball being a torture to her instead of a pleasure. But truly, truly, it’s not my fault, or only my fault a little bit,” she said, daintily drawling the words “a little bit.”

“Oh, how like Stiva you said that!” said Dolly, laughing.

Anna was hurt.

“Oh no, oh no! I’m not Stiva,” she said, knitting her brows. “That’s why I’m telling you, just because I could never let myself doubt myself for an instant,” said Anna.

   Но в ту минуту, когда она выговаривала эти слова, она чувствовала, что они несправедливы; она не только сомневалась в себе, она чувствовала волнение при мысли о Вронском и уезжала скорее, чем хотела только для того, чтобы больше не встречаться с ним.

But at the very moment she was uttering the words, she felt that they were not true. She was not merely doubting herself, she felt emotion at the thought of Vronsky, and was going away sooner than she had meant, simply to avoid meeting him.

   – Да, Стива мне говорил, что ты с ним танцевала мазурку и что он…
   – Ты не можешь себе представить, как это смешно вышло. Я только думала сватать, и вдруг совсем другое. Может быть, я против воли…
   Она покраснела и остановилась.
   – О, они это сейчас чувствуют! – сказала Долли.

“Yes, Stiva told me you danced the mazurka with him, and that he....”

“You can’t imagine how absurdly it all came about. I only meant to be matchmaking, and all at once it turned out quite differently. Possibly against my own will....”

She crimsoned and stopped.

“Oh, they feel it directly?” said Dolly.

   – Но я бы была в отчаянии, если бы тут было что-нибудь серьезное с его стороны, – перебила ее Анна. – И я уверена, что это все забудется и Кити перестанет меня ненавидеть.
   – Впрочем, Анна, по правде тебе сказать, я не очень желаю для Кити этого брака. И лучше, чтоб это разошлось, если он, Вронский, мог влюбиться в тебя в один день.

“But I should be in despair if there were anything serious in it on his side,” Anna interrupted her. “And I am certain it will all be forgotten, and Kitty will leave off hating me.”

“All the same, Anna, to tell you the truth, I’m not very anxious for this marriage for Kitty. And it’s better it should come to nothing, if he, Vronsky, is capable of falling in love with you in a single day.”

   – Ах, Боже мой, это было бы так глупо! – сказала Анна, и опять густая краска удовольствия выступила на ее лице, когда она услыхала занимавшую ее мысль, выговоренную словами. – Так вот, я и уезжаю, сделав себе врага в Кити, которую я так полюбила. Ах, какая она милая! Но ты поправишь это, Долли? Да?

“Oh, heavens, that would be too silly!” said Anna, and again a deep flush of pleasure came out on her face, when she heard the idea, that absorbed her, put into words. “And so here I am going away, having made an enemy of Kitty, whom I liked so much! Ah, how sweet she is! But you’ll make it right, Dolly? Eh?”

   Долли едва могла удерживать улыбку. Она любила Анну, но ей приятно было видеть, что и у ней есть слабости.
   – Врага? Это не может быть.

Dolly could scarcely suppress a smile. She loved Anna, but she enjoyed seeing that she too had her weaknesses.

“An enemy? That can’t be.”

   – Я так бы желала, чтобы вы меня любили, как я вас люблю; а теперь я еще больше полюбила вас, – сказала Анна со слезами на глазах. – Ах, как я нынче глупа!
   Она провела платком по лицу и стала одеваться.

 “I did so want you all to care for me, as I do for you, and now I care for you more than ever,” said Anna, with tears in her eyes. “Ah, how silly I am today!”

She passed her handkerchief over her face and began dressing.

   Уже пред самым отъездом приехал опоздавший Степан Аркадьич, с красным, веселым лицом и запахом вина и сигары.

At the very moment of starting Stepan Arkadyevitch arrived, late, rosy and good-humored, smelling of wine and cigars.

   Чувствительность Анны сообщилась и Долли, и, когда она в последний раз обняла золовку, она прошептала:
   – Помни, Анна: чт? ты для меня сделала, я никогда не забуду. И помни, что я люблю и всегда буду любить тебя, как лучшего друга!
   – Я не понимаю, за что, – проговорила Анна, целуя ее и скрывая слезы.
   – Ты меня поняла и понимаешь. Прощай, моя прелесть!

Anna’s emotionalism infected Dolly, and when she embraced her sister-in-law for the last time, she whispered: “Remember, Anna, what you’ve done for me—I shall never forget. And remember that I love you and shall always love you as my dearest friend!”

“I don’t know why,” said Anna, kissing her and hiding her tears.

“You understood me, and you understand. Good-bye, my darling!”

 

(translated by Constance Garnett)

    Anna Karenina. Part 1. Chapter 27.                                                                                       Anna Karenina. Part 1. Chapter 29.