Л. Н. Толстой "Анна Каренина". Часть 1. Глава 30.

    

  

 

Страшная буря рвалась и свистела между колесами вагонов по столбам из-за угла станции. Вагоны, столбы, люди, всё, что было видно, – было занесено с одной стороны снегом и заносилось всё больше и больше. На мгновенье буря затихала, но потом опять налетала такими порывами, что, казалось, нельзя было противостоять ей. Между тем какие-то люди бегали, весело переговариваясь, скрипя по доскам платформы и беспрестанно отворяя и затворяя большие двери. Согнутая тень человека проскользнула под ее ногами, и послышались стуки молотка по железу.

The raging tempest rushed whistling between the wheels of the carriages, about the scaffolding, and round the corner of the station. The carriages, posts, people, everything that was to be seen was covered with snow on one side, and was getting more and more thickly covered. For a moment there would come a lull in the storm, but then it would swoop down again with such onslaughts that it seemed impossible to stand against it. Meanwhile men ran to and fro, talking merrily together, their steps crackling on the platform as they continually opened and closed the big doors. The bent shadow of a man glided by at her feet, and she heard sounds of a hammer upon iron.

 

«Депешу дай!» – раздался сердитый голос с другой стороны из бурного мрака. «Сюда пожалуйте! № 28!» – кричали еще разные голоса, и, занесенные снегом, пробегали обвязанные люди. Какие-то два господина с огнем папирос во рту прошли мимо ее. Она вздохнула еще раз, чтобы надышаться, и уже вынула руки из муфты, чтобы взяться за столбик и войти в вагон, как еще человек в военном пальто подле нее самой заслонил ей колеблющийся свет фонаря.

“Hand over that telegram!” came an angry voice out of the stormy darkness on the other side. “This way! No. 28!” several different voices shouted again, and muffled figures ran by covered with snow. Two gentlemen with lighted cigarettes passed by her. She drew one more deep breath of the fresh air, and had just put her hand out of her muff to take hold of the door post and get back into the carriage, when another man in a military overcoat, quite close beside her, stepped between her and the flickering light of the lamp post.

 

Она оглянулась и в ту же минуту узнала лицо Вронского. Приложив руку к козырьку, он наклонился пред ней и спросил, не нужно ли ей чего-нибудь, не может ли он служить ей? Она довольно долго, ничего не отвечая, вглядывалась в него и, несмотря на тень, в которой он стоял, видела, или ей казалось, что видела, и выражение его лица и глаз. Это было опять то выражение почтительного восхищения, которое так подействовало на нее вчера. Не раз говорила она себе эти последние дни и сейчас только, что Вронский для нее один из сотен вечно одних и тех же, повсюду встречаемых молодых людей, что она никогда не позволит себе и думать о нем; но теперь, в первое мгновенье встречи с ним, её охватило чувство радостной гордости. Ей не нужно было спрашивать, зачем он тут. Она знала это так же верно, как если б он сказал ей, что он тут для того, чтобы быть там, где она.

She looked round, and the same instant recognized Vronsky’s face. Putting his hand to the peak of his cap, he bowed to her and asked, Was there anything she wanted? Could he be of any service to her? She gazed rather a long while at him without answering, and, in spite of the shadow in which he was standing, she saw, or fancied she saw, both the expression of his face and his eyes. It was again that expression of reverential ecstasy which had so worked upon her the day before. More than once she had told herself during the past few days, and again only a few moments before, that Vronsky was for her only one of the hundreds of young men, forever exactly the same, that are met everywhere, that she would never allow herself to bestow a thought upon him. But now at the first instant of meeting him, she was seized by a feeling of joyful pride. She had no need to ask why he had come. She knew as certainly as if he had told her that he was here to be where she was.

   – Я не знала, что вы едете. Зачем вы едете? – сказала она, опустив руку, которою взялась было за столбик. И неудержимая радость и оживление сияли на ее лице.

“I didn’t know you were going. What are you coming for?” she said, letting fall the hand with which she had grasped the door post. And irrepressible delight and eagerness shone in her face.

   – Зачем я еду? – повторил он, глядя ей прямо в глаза. – Вы знаете, я еду для того, чтобы быть там, где вы, – сказал он, – я не могу иначе.

“What am I coming for?” he repeated, looking straight into her eyes. “You know that I have come to be where you are,” he said; “I can’t help it.”

   И в это же время, как бы одолев препятствия, ветер засыпал снег с крыши вагона, затрепал каким-то железным оторванным листом, и впереди плачевно и мрачно заревел густой свисток паровоза. Весь ужас метели показался ей еще более прекрасен теперь. Он сказал то самое, чего желала ее душа, но чего она боялась рассудком. Она ничего не отвечала, и на лице ее он видел борьбу.

At that moment the wind, as it were, surmounting all obstacles, sent the snow flying from the carriage roofs, and clanked some sheet of iron it had torn off, while the hoarse whistle of the engine roared in front, plaintively and gloomily. All the awfulness of the storm seemed to her more splendid now. He had said what her soul longed to hear, though she feared it with her reason. She made no answer, and in her face he saw conflict.

   – Простите меня, если вам неприятно то, что я сказал, – заговорил он покорно.

   Он говорил учтиво, почтительно, но так твердо и упорно, что она долго не могла ничего ответить.

“Forgive me, if you dislike what I said,” he said humbly.

He had spoken courteously, deferentially, yet so firmly, so stubbornly, that for a long while she could make no answer.

   – Это дурно, что вы говорите, и я прошу вас, если вы хороший человек, забудьте, что вы сказали, как и я забуду, – сказала она наконец.

   – Ни одного слова вашего, ни одного движения вашего я не забуду никогда и не могу…

“It’s wrong, what you say, and I beg you, if you’re a good man, to forget what you’ve said, as I forget it,” she said at last.

“Not one word, not one gesture of yours shall I, could I, ever forget....”

   – Довольно, довольно! – вскрикнула она, тщетно стараясь придать строгое выражение своему лицу, в которое он жадно всматривался. И, взявшись рукой за холодный столбик, она поднялась на ступеньки и быстро вошла в сени вагона. Но в этих маленьких сенях она остановилась, обдумывая в своем воображении то, что было. Не вспоминая ни своих, ни его слов, она чувством поняла, что этот минутный разговор страшно сблизил их; и она была испугана и счастлива этим.

“Enough, enough!” she cried trying assiduously to give a stern expression to her face, into which he was gazing greedily. And clutching at the cold door post, she clambered up the steps and got rapidly into the corridor of the carriage. But in the little corridor she paused, going over in her imagination what had happened. Though she could not recall her own words or his, she realized instinctively that the momentary conversation had brought them fearfully closer; and she was panic-stricken and blissful at it.

 

Постояв несколько секунд, она вошла в вагон и села на свое место. То волшебное напряженное состояние, которое ее мучало сначала, не только возобновилось, но усилилось и дошло до того, что она боялась, что всякую минуту порвется в ней что-то слишком натянутое.

After standing still a few seconds, she went into the carriage and sat down in her place. The overstrained condition which had tormented her before did not only come back, but was intensified, and reached such a pitch that she was afraid every minute that something would snap within her from the excessive tension.

 

Она не спала всю ночь. Но в том напряжении и тех грезах, которые наполняли ее воображение, не было ничего неприятного и мрачного; напротив, было что-то радостное, жгучее и возбуждающее. К утру Анна задремала, сидя в кресле, и когда проснулась, то уже было бело, светло и поезд подходил к Петербургу. Тотчас же мысли о доме, о муже, о сыне и заботы предстоящего дня и следующих обступили ее.

She did not sleep all night. But in that nervous tension, and in the visions that filled her imagination, there was nothing disagreeable or gloomy: on the contrary there was something blissful, glowing, and exhilarating. Towards morning Anna sank into a doze, sitting in her place, and when she waked it was daylight and the train was near Petersburg. At once thoughts of home, of husband and of son, and the details of that day and the following came upon her.

 В Петербурге, только что остановился поезд и она вышла, первое лицо, обратившее ее внимание, было лицо мужа. «Ах, Боже мой! отчего у него стали такие уши?» – подумала она, глядя на его холодную и представительную фигуру и особенно на поразившие ее теперь хрящи ушей, подпиравшие поля круглой шляпы. Увидав ее, он пошел к ней навстречу, сложив губы в привычную ему насмешливую улыбку и прямо глядя на нее большими усталыми глазами.

At Petersburg, as soon as the train stopped and she got out, the first person that attracted her attention was her husband. “Oh, mercy! why do his ears look like that?” she thought, looking at his frigid and imposing figure, and especially the ears that struck her at the moment as propping up the brim of his round hat. Catching sight of her, he came to meet her, his lips falling into their habitual sarcastic smile, and his big, tired eyes looking straight at her.

 

 Какое-то неприятное чувство щемило ей сердце, когда она встретила его упорный и усталый взгляд, как будто она ожидала увидеть его другим. В особенности поразило ее чувство недовольства собой, которое она испытала при встрече с ним. Чувство то было давнишнее, знакомое чувство, похожее на состояние притворства, которое она испытывала в отношениях к мужу; но прежде она не замечала этого чувства, теперь она ясно и больно сознала его.

An unpleasant sensation gripped at her heart when she met his obstinate and weary glance, as though she had expected to see him different. She was especially struck by the feeling of dissatisfaction with herself that she experienced on meeting him. That feeling was an intimate, familiar feeling, like a consciousness of hypocrisy, which she experienced in her relations with her husband. But hitherto she had not taken note of the feeling, now she was clearly and painfully aware of it.

   – Да, как видишь, нежный муж, нежный, как на другой год женитьбы, сгорал желанием увидеть тебя, – сказал он своим медлительным тонким голосом и тем тоном, который он всегда почти употреблял с ней, тоном насмешки над тем, кто бы в самом деле так говорил.

“Yes, as you see, your tender spouse, as devoted as the first year after marriage, burned with impatience to see you,” he said in his deliberate, high-pitched voice, and in that tone which he almost always took with her, a tone of jeering at anyone who should say in earnest what he said.

   – Сережа здоров? – спросила она.

   – И это вся награда, – сказал он, – за мою пылкость? Здоров, здоров…

“Is Seryozha quite well?” she asked.

“And is this all the reward,” said he, “for my ardor? He’s quite well....”

 

 

(translated by Constance Garnett)

    Anna Karenina. Part 1. Chapter 29.                                                                                       Anna Karenina. Part 1. Chapter 31.