Л. Н. Толстой "Анна Каренина". Часть 1. Глава 31.

    

  

 

Вронский и не пытался заснуть всю эту ночь. Он сидел на своём кресле, то прямо устремив глаза вперёд себя, то оглядывая входивших и выходивших, и если и прежде он поражал и волновал незнакомых ему людей своим видом непоколебимого спокойствия, то теперь он еще более казался горд и самодовлеющ.

Vronsky had not even tried to sleep all that night. He sat in his armchair, looking straight before him or scanning the people who got in and out. If he had indeed on previous occasions struck and impressed people who did not know him by his air of unhesitating composure, he seemed now more haughty and self-possessed than ever.

 

Он смотрел на людей, как на вещи. Молодой нервный человек, служащий в окружном суде, сидевший против него, возненавидел его за этот вид. Молодой человек и закуривал у него, и заговаривал с ним, и даже толкал его, чтобы дать ему почувствовать, что он не вещь, а человек, но Вронский смотрел на него всё так же, как на фонарь, и молодой человек гримасничал, чувствуя, что он теряет самообладание под давлением этого непризнавания его человеком, и не мог от этого заснуть.

He looked at people as if they were things. A nervous young man, a clerk in a law court, sitting opposite him, hated him for that look. The young man asked him for a light, and entered into conversation with him, and even pushed against him, to make him feel that he was not a thing, but a person. But Vronsky gazed at him exactly as he did at the lamp, and the young man made a wry face, feeling that he was losing his self-possession under the oppression of this refusal to recognize him as a person.

Вронский ничего и никого не видал. Он чувствовал себя царём не потому, чтоб он верил, что произвел впечатление на Анну, он еще не верил этому, – но потому, что впечатление, которое она произвела на него, давало ему счастье и гордость.

Vronsky saw nothing and no one. He felt himself a king, not because he believed that he had made an impression on Anna—he did not yet believe that,—but because the impression she had made on him gave him happiness and pride.

Что из этого всего выйдет, он не знал и даже не думал. Он чувствовал, что все его доселе распущенные, разбросанные силы были собраны в одно и с страшною энергией были направлены к одной блаженной цели. И он был счастлив этим. Он знал только, что сказал ей правду, что он ехал туда, где была она, что всё счастье жизни, единственный смысл жизни он находил теперь в том, чтобы видеть и слышать ее.

What would come of it all he did not know, he did not even think. He felt that all his forces, hitherto dissipated, wasted, were centered on one thing, and bent with fearful energy on one blissful goal. And he was happy at it. He knew only that he had told her the truth, that he had come where she was, that all the happiness of his life, the only meaning in life for him, now lay in seeing and hearing her.

 

И когда он вышел из вагона в Бологове, чтобы выпить сельтерской воды, и увидал Анну, невольно первое слово его сказало ей то самое, что он думал. И он рад был, что сказал ей это, что она знает теперь это и думает об этом. Он не спал всю ночь. Вернувшись в свой вагон, он не переставая перебирал все положения, в которых ее видел, все её слова, и в его воображении, заставляя замирать сердце, носились картины возможного будущего.

And when he got out of the carriage at Bologova to get some seltzer water, and caught sight of Anna, involuntarily his first word had told her just what he thought. And he was glad he had told her it, that she knew it now and was thinking of it. He did not sleep all night. When he was back in the carriage, he kept unceasingly going over every position in which he had seen her, every word she had uttered, and before his fancy, making his heart faint with emotion, floated pictures of a possible future.

Когда в Петербурге он вышел из вагона, он чувствовал себя после бессонной ночи оживленным и свежим, как после холодной ванны. Он остановился у своего вагона, ожидая ее выхода. «Еще раз увижу, – говорил он себе, невольно улыбаясь, – увижу ее походку, ее лицо; скажет что-нибудь, поворотит голову, взглянет, улыбнется, может быть».

When he got out of the train at Petersburg, he felt after his sleepless night as keen and fresh as after a cold bath. He paused near his compartment, waiting for her to get out. “Once more,” he said to himself, smiling unconsciously, “once more I shall see her walk, her face; she will say something, turn her head, glance, smile, maybe.”

 

Но прежде еще, чем он увидал ее, он увидал ее мужа, которого начальник станции учтиво проводил между толпою. «Ах, да! муж!» Теперь только в первый раз Вронский ясно понял то, что муж было связанное с нею лицо. Он знал, что у ней есть муж, но не верил в существование его и поверил в него вполне, только когда увидел его, с его головой, плечами и ногами в черных панталонах; в особенности когда он увидал, как этот муж с чувством собственности спокойно взял ее руку.

But before he caught sight of her, he saw her husband, whom the station-master was deferentially escorting through the crowd. “Ah, yes! The husband.” Only now for the first time did Vronsky realize clearly the fact that there was a person attached to her, a husband. He knew that she had a husband, but had hardly believed in his existence, and only now fully believed in him, with his head and shoulders, and his legs clad in black trousers; especially when he saw this husband calmly take her arm with a sense of property.

 

Увидев Алексея Александровича с его петербургски-свежим лицом и строго самоуверенною фигурой, в круглой шляпе, с немного выдающеюся спиной, он поверил в него и испытал неприятное чувство, подобное тому, какое испытал бы человек, мучимый жаждою и добравшийся до источника и находящий в этом источнике собаку, овцу или свинью, которая и выпила и взмутила воду. Походка Алексея Александровича, ворочавшая всем тазом и тупыми ногами, особенно оскорбляла Вронского.

Seeing Alexey Alexandrovitch with his Petersburg face and severely self-confident figure, in his round hat, with his rather prominent spine, he believed in him, and was aware of a disagreeable sensation, such as a man might feel tortured by thirst, who, on reaching a spring, should find a dog, a sheep, or a pig, who has drunk of it and muddied the water. Alexey Alexandrovitch’s manner of walking, with a swing of the hips and flat feet, particularly annoyed Vronsky.

 

Он только за собой считал несомненное право любить ее. Но она была все та же; и вид ее все так же, физически оживляя, возбуждая и наполняя счастием его душу, подействовал на него. Он приказал подбежавшему к нему из второго класса немцу-лакею взять вещи и ехать, а сам подошел к ней. Он видел первую встречу мужа с женою и заметил с проницательностью влюбленного признак легкого стеснения, с которым она говорила с мужем. «Нет, она не любит и не может любить его», – решил он сам с собою.

He could recognize in no one but himself an indubitable right to love her. But she was still the same, and the sight of her affected him the same way, physically reviving him, stirring him, and filling his soul with rapture. He told his German valet, who ran up to him from the second class, to take his things and go on, and he himself went up to her. He saw the first meeting between the husband and wife, and noted with a lover’s insight the signs of slight reserve with which she spoke to her husband. “No, she does not love him and cannot love him,” he decided to himself.

 

 

Еще в то время, как он подходил к Анне Аркадьевне сзади, он заметил с радостью, что она чувствовала его приближение и оглянулась было и, узнав его, опять обратилась к мужу.

At the moment when he was approaching Anna Arkadyevna he noticed too with joy that she was conscious of his being near, and looked round, and seeing him, turned again to her husband.

 

– Хорошо ли вы провели ночь? – сказал он, наклоняясь пред нею и пред мужем вместе и предоставляя Алексею Александровичу принять этот поклон на свой счет и узнать его или не узнать, как ему будет угодно.

– Благодарю вас, очень хорошо, – отвечала она.

“Have you passed a good night?” he asked, bowing to her and her husband together, and leaving it up to Alexey Alexandrovitch to accept the bow on his own account, and to recognize it or not, as he might see fit.

“Thank you, very good,” she answered.

 

Лицо ее, казалось, устало, и не было на нем той игры просившегося то в улыбку, то в глаза оживления; но на одно мгновение при взгляде на него что-то мелькнуло в ее глазах, и, несмотря на то, что огонь этот сейчас же потух, он был счастлив этим мгновением. Она взглянула на мужа, чтоб узнать, знает ли он Вронского. Алексей Александрович смотрел на Вронского с неудовольствием, рассеянно вспоминая, кто это. Спокойствие и самоуверенность Вронского здесь, как коса на камень, наткнулись на холодную самоуверенность Алексея Александровича.

Her face looked weary, and there was not that play of eagerness in it, peeping out in her smile and her eyes; but for a single instant, as she glanced at him, there was a flash of something in her eyes, and although the flash died away at once, he was happy for that moment. She glanced at her husband to find out whether he knew Vronsky. Alexey Alexandrovitch looked at Vronsky with displeasure, vaguely recalling who this was. Vronsky’s composure and self-confidence here struck, like a scythe against a stone, upon the cold self-confidence of Alexey Alexandrovitch.

 

– Граф Вронский, – сказала Анна.

– А! Мы знакомы, кажется, – равнодушно сказал Алексей Александрович, подавая руку. – Туда ехала с матерью, а назад с сыном, – сказал он, отчетливо выговаривая, как рублем даря каждым словом. – Вы, верно, из отпуска? – сказал он и, не дожидаясь ответа, обратился к жене своим шуточным тоном: – Что ж, много слез было пролито в Москве при разлуке?

“Count Vronsky,” said Anna.

“Ah! We are acquainted, I believe,” said Alexey Alexandrovitch indifferently, giving his hand.

“You set off with the mother and you return with the son,” he said, articulating each syllable, as though each were a separate favor he was bestowing.

“You’re back from leave, I suppose?” he said, and without waiting for a reply, he turned to his wife in his jesting tone: “Well, were a great many tears shed at Moscow at parting?”

 

Обращением этим к жене он давал чувствовать Вронскому, что желает остаться один, и, повернувшись к нему, коснулся шляпы; но Вронский обратился к Анне Аркадьевне:

By addressing his wife like this he gave Vronsky to understand that he wished to be left alone, and, turning slightly towards him, he touched his hat; but Vronsky turned to Anna Arkadyevna.

 

– Надеюсь иметь честь быть у вас, – сказал он.

Алексей Александрович усталыми глазами взглянул на Вронского.

– Очень рад, – сказал он холодно, – по понедельникам/ мы принимаем. – Затем, отпустив совсем Вронского, он сказал жене: – И как хорошо, что у меня именно было полчаса времени, чтобы встретить тебя, и что я мог показать тебе свою нежность, – продолжал он тем же шуточным тоном.

“I hope I may have the honor of calling on you,” he said.

Alexey Alexandrovitch glanced with his weary eyes at Vronsky.

“Delighted,” he said coldly. “On Mondays we’re at home. Most fortunate,” he said to his wife, dismissing Vronsky altogether, “that I should just have half an hour to meet you, so that I can prove my devotion,” he went on in the same jesting tone.

 

– Ты слишком уже подчеркиваешь свою нежность, чтоб я очень ценила, – сказала она тем же шуточным тоном, невольно прислушиваясь к звукам шагов Вронского, шедшего за ними. «Но что мне за дело?» – подумала она и стала спрашивать у мужа, как без нее проводил время Сережа.

“You lay too much stress on your devotion for me to value it much,” she responded in the same jesting tone, involuntarily listening to the sound of Vronsky’s steps behind them. “But what has it to do with me?” she said to herself, and she began asking her husband how Seryozha had got on without her.

 

– О, прекрасно! Mariette говорит, что он был мил очень и… я должен тебя огорчить… не скучал о тебе, не так, как твой муж. Но еще раз merci, мой друг, что подарила мне день. Наш милый самовар будет в восторге. (Самоваром он называл знаменитую графиню Лидию Ивановну за то, что она всегда и обо всем волновалась и горячилась.) Она о тебе спрашивала. И знаешь, если я смею советовать, ты бы съездила к ней нынче. Ведь у ней обо всем болит сердце. Теперь она, кроме всех своих хлопот, занята примирением Облонских.

“Oh, capitally! Mariette says he has been very good, And ... I must disappoint you ... but he has not missed you as your husband has. But once more merci, my dear, for giving me a day. Our dear Samovar will be delighted.” (He used to call the Countess Lidia Ivanovna, well known in society, a samovar, because she was always bubbling over with excitement.) “She has been continually asking after you. And, do you know, if I may venture to advise you, you should go and see her today. You know how she takes everything to heart. Just now, with all her own cares, she’s anxious about the Oblonskys being brought together.”

 

Графиня Лидия Ивановна была друг ее мужа и центр одного из тех кружков петербургского света, с которым по мужу ближе всех была связана Анна.

The Countess Lidia Ivanovna was a friend of her husband’s, and the center of that one of the coteries of the Petersburg world with which Anna was, through her husband, in the closest relations.

 

– Да ведь я писала ей.

– Но ей все нужно подробно. Съезди, если не устала, мой друг. Ну, тебе карету подаст Кондратий, а я еду в комитет. Опять буду обедать не один, – продолжал Алексей Александрович уже не шуточным тоном. – Ты не поверишь, как я привык…

И он, долго сжимая ей руку, с особенною улыбкой посадил ее в карету.

“But you know I wrote to her?”

“Still she’ll want to hear details. Go and see her, if you’re not too tired, my dear. Well, Kondraty will take you in the carriage, while I go to my committee. I shall not be alone at dinner again,” Alexey Alexandrovitch went on, no longer in a sarcastic tone. “You wouldn’t believe how I’ve missed....” And with a long pressure of her hand and a meaning smile, he put her in her carriage.

 

 

 

(translated by Constance Garnett)

    Anna Karenina. Part 1. Chapter 30.                                                                                       Anna Karenina. Part 1. Chapter 32.